воскресенье, 5 февраля 2012 г.

Неукротимая Матильда. Императорская балерина

Матильда Феликсовна Кшесинская скончалась в 1971 году, ей было 99 лет. Она пережила свою страну, свой балет, мужа, любовников, друзей и врагов. Исчезла империя, растаяло богатство. Вместе с ней ушла эпоха: люди, собравшиеся у ее гроба, провожали в последний путь блестящий и легкомысленный санкт-петербургский свет, украшением которого она когда-то была.

На сценическую стезю Матильда Кшесинская была обречена по рождению: ее дед был знаменитым скрипачом, певцом и драматическим актером, не один год на сцене танцевала мать, пока не вышла замуж за балетного артиста Леде и целиком не отдала себя семье, и отец, Феликс-Адам Кшесинский, также был известным танцором, звездным исполнителем мазурки. Маля была последним (тринадцатым!) ребенком в повторном браке овдовевшей матери и с младых ногтей воспитывалась за кулисами театра. В 8 лет поступила в Императорское Театральное училище (где уже учились ее старшие сестра Юлия и брат Иосиф), а уже через год дебютировала в балете «Дон Кихот».
Конечно, ее путь на сцену в известной мере был облегчен — еще в балетной школе при Александринском театре все Кшесинские находились на привилегированном положении: остальные воспитанники 10 лет жили там, как в интернате, лишь Малечка с братом и сестрой приезжала на занятия из дома. Но для той головокружительной карьеры, которую сделала Матильда Кшесинская, ей потребовались и подлинный талант, и непомерное тщеславие, и мастерство плести интриги в жесткой конкурентной борьбе. И еще — участие в ее судьбе царского двора, для которого, перефразируя одно известное изречение, из всех искусств важнейшим являлся балет…


Благоговейный пиетет к царской семье Кшесинская пронесла через всю свою жизнь — и в глубокой старости, занявшись книгой воспоминаний, она писала о Романовых только в превосходной степени. И особо выделила день 23 марта 1890 года, когда император Александр III сказал ей, склонившейся перед ним в низком реверансе 17-летней выпускнице: «Будьте украшением и славою нашего балета!» По традиции выпускной экзамен в Императорском Театральном училище неизменно проходил при полном участии венценосной семьи: после спектакля, не снимая театральных костюмов, все ученики собирались в большом репетиционном зале — для представления царственным особам.
Действо было тщательно отрепетировано, кандидатуры лучших выпускниц заранее отобраны из числа первых воспитанниц-«пепиньерок», в числе которых Кшесинская не могла оказаться уже потому, что числилась приходящей. И тут случилась первая неожиданность — в нарушение всех правил государь сломал церемонию, зычно вопросив: «А где же Кшесинская?» Именно ей, после некоего замешательства выведенной вместо обескураженных отличниц Рыхляковой и Скорсюк, и адресовалась сакраментальная фраза, побудившая Малечку к самозабвенному отклику: «Слова Государя звучали для меня как приказ. Быть славою и украшением русского балета — вот то, что теперь волновало мое воображение. Оправдать доверие Государя — было для меня новой задачей, которой я решила посвятить мои силы».

Вторая неожиданность оказалась воистину роковой. После представления выпускников следовал торжественный ужин, а за общим столом у Малечки тоже не было постоянного места. И государь опять распорядился по-своему — усадил Кшесинскую между собою и наследником, игриво погрозив обоим: «Смотрите только, не флиртуйте слишком!» Наследнику шел 21-й год. Кшесинскую сильнее всего поразили его голубые глаза, излучавший доброту взгляд. Маля потом не могла вспомнить, о чем они тогда говорили с Николаем, но сразу поняла, что влюбилась, и он тоже не остался к ней равнодушен: «Когда я прощалась с Наследником, который просидел весь ужин рядом со мною, мы смотрели друг на друга уже не так, как при встрече, в его душу, как и в мою, уже вкралось чувство влечения, хоть мы и не отдавали себе в этом отчета». С этого дня Маля всячески старалась попасться на глаза цесаревичу во время его проездов по городу, благо маршрут был всем известен, и каждый раз, когда это удавалось, ловила ответный заинтересованный взгляд.

Поговорить им удалось только летом — наследник выезжал в Красное Село, где квартировал Гусарский полк, к которому он был приписан, и там же для развлечения офицеров во время лагерного сбора дважды в неделю давались спектакли в специально построенном для этой цели деревянном театре. Тогда же у них появился и «временный поверенный» в сердечных делах — гусар Волков, который должен был сопровождать Николая в его предстоящем кругосветном путешествии и у которого был роман с балетной артисткой. От него Кшесинская узнала, что Николай ищет встречи с ней наедине, а когда устроить это не удалось, просил Малечку хотя бы прислать свою фотографию. Карточку она не передала — придирчивая, не нашла ни одной достаточно удачной.

Как большинство артистических натур, Кшесинская была суеверной, фатальность совпадения дат и цифр принимала безоговорочно. Считала удачливым число «13» (по своему «порядковому» номеру в семье), а в эмиграции получила прозвище Мадам-17 — играя в казино, всегда ставила на эту трагическую для себя цифру. И в отношениях с наследником видела высшую предопределенность — оба они были помечены «двойкой»: ему после коронования предстояло стать Николаем Вторым, а ее с приходом на сцену балетная критика окрестила Кшесинской-2, чтобы как-то отличать от сестры Юлии.

Девять месяцев Маля неотрывно следила по газетным хроникам за кругосветным вояжем наследника, извелась переживаниями, когда из Японии пришло известие о том, что самурай-фанатик ударил цесаревича саблей по голове (только чудом Николай остался жив). Его возвращение принесло только одну мимолетную встречу на людях — наследник тут же уехал с родителями в Данию и в Петербург вернулся лишь к концу года. Так начался новый, 92-й, первый месяц которого наконец подарил им долгожданную встречу.
...Как-то вечером Маля была дома одна, когда ей доложили о приезде гусара Волкова, но вместо «временного поверенного» в дверь вошел Николай. Первая встреча была недолгой, потом начались записки и письма, визиты стали чаще и раскованней. Приезды наследника престола к известной балетной девице ни для кого тайной не были — за цесаревичем следили сотни глаз. Случалось, и беспокоили — раз вломился сам градоначальник, сказал, что государь спешно требует сына к себе в Аничков.
Александр III вообще был строгих правил, легкомысленностей не одобрял. А в их роду прецеденты имелись — великий князь Николай Николаевич Старший в молодости увлекся балетной артисткой Числовой, четверых детей ей подарил. Но что можно князю — для наследника табу. Хотя и держать 24-летнего молодого человека в черном теле было жестоко. Потому если государыня Мария Федоровна поначалу и была противницей сближения сына с балеруньей и даже через посредников передала г-ну Кшесинскому просьбу отказать Николаю от дома, то потом-таки сжалилась… В своих воспоминаниях Матильда Феликсовна подробно живописала свои душевные терзания, как готовилась сказать отцу о необходимости уйти из-под родительской крыши, жить своим домом.
Зря волновалась: отец был человек осведомленный и правила игры знал заранее (только и спросил, понимает ли она, что никогда не выйдет замуж за наследника и что в скором времени должна будет с ним расстаться).
Маля сама выбрала себе дом на Английском проспекте, вполне уютный и с хорошей историей: 2-этажный особнячок был построен великим князем Константином Николаевичем для балерины Кузнецовой, потом им владел Римский-Корсаков. В этом доме, который Николай II в итоге ей подарил, Кшесинская пережила свой короткий бурный роман, согревавший ее воспоминаниями всю жизнь.
«В один из вечеров, когда Наследник засиделся у меня почти что до утра, он мне сказал, что уезжает за границу для свидания с принцессой Алисой Гессенской, с которой его хотят сватать. Впоследствии мы не раз говорили о неизбежности его брака и о неизбежности нашей разлуки», — пишет она в своих воспоминаниях. И когда 7 апреля 1894 года было объявлено об официальной помолвке цесаревича Николая с 22-летней Алисой Гессен-Дармштадтской, Матильда призналась: «Горю моему не было границ».
Надо сказать, что после помолвки Николай сразу поведал невесте о своих отношениях с Кшесинской и та простила его в назидательном письме: «Что прошло, то прошло и никогда не вернется. Все мы в этом мире окружены соблазнами, а когда мы молоды, то не всегда можем бороться, чтобы устоять перед искушением… Я люблю тебя даже сильнее с тех пор, как ты рассказал мне эту историю. Твое доверие так глубоко трогает меня… Смогу ли я быть его достойной?..»
Весной 1894 года цесаревич Николай женился, а осенью того же года, после смерти отца Александра III, взошел на престол. Отныне Мале оставались только воспоминания, передаваемые окольными путями приветы, да лишь ей и Ники понятные взгляды, которыми они обменивались при случае. И еще — возможность танцевать для Него. Каждое свое выступление перед государем (а их было множество) Кшесинская воспринимала как праздник. И с особым трепетом — спектакли в Красносельском театре, где она всякий раз встречала и провожала его взглядом, стоя у обращенного на царский подъезд окна гримерской, — почти 25 лет…

Состояние российского балета во время исполнительской деятельности Кшесинской было плачевным: еще работал Мариус Петипа, но его лучшие постановки уже стали застывшей классикой, появлялись новые талантливые исполнители, а предпочтение отдавалось зарубежным танцорам. Настоящий взлет русский балет начал переживать с началом нового века, когда на смену старой школе и выжавшей из нее максимум пользы Кшесинской пришла гениальная молодежь — Анна Павлова, Тамара Карсавина, Вацлав Нижинский и подлинные революционеры балета: Дягилев, Лифарь, Фокин…
Матильда Феликсовна свое место под солнцем занимала с боем. Однако война шла за кулисами, а известный балетный критик Плещеев был полон умиления: «Г-жа Кшесинская 2-я, вследствие серьезной болезни г-жи Леньяни, почти до конца года несла на своих плечах или, точнее, ногах, весь репертуар. Успех молодой балерины, сделавшей в короткое время замечательный прогресс, был огромный. Танцы ее в строго классическом благородном стиле носят художественный отпечаток». Заметим, что «серьезная» болезнь последней итальянской балерины, приглашенной в труппу Императорских театров, явно имела «дипломатический» характер — стараниями Кшесинской уже в следующем году контракт с итальянской примой и вовсе не будет продлен, а Малечка, устранив главную соперницу, получит ее партии в балетах «Конек-Горбунок» и «Камарго».


Механизм, которым пользовалась Кшесинская, был прост и незатейлив. Впервые она опробовала его во время сезона 1895/96 года. Приближались коронационные торжества, Императорский театр распределял роли для предстоящего парадного спектакля в Москве, а ей, которая из-за этого события страдала чуть ли не сильнее всех прочих, никакой роли в балете Дриго «Жемчужина» не предложили вовсе. Она восприняла это как прямое оскорбление. О том, как Кшесинская вышла из положения, лучше ее самой не расскажешь: «В полном отчаянии я бросилась к Великому Князю Владимиру Александровичу за помощью, так как я никого не видела вокруг себя, к кому могла бы обратиться, а он всегда сердечно ко мне относился… Как и что, собственно, сделал Великий Князь, я не знаю, но результат получился быстрый.
Дирекция Императорских театров получила приказ свыше, чтобы я участвовала в парадном спектакле на коронации в Москве. Моя честь была восстановлена, и я была счастлива, так как я знала, что это Ники лично для меня сделал, без его ведома и согласия Дирекция своего прежнего решения не переменила бы… Я убедилась, что наша встреча с ним не была для него мимолетным увлечением, и он в своем благородном сердце сохранил уголок для меня на всю свою жизнь…»
Когда пришел «приказ свыше», балет «Жемчужина» был почти полностью готов, все роли распределены и срепетированы, но для того, чтобы включить Кшесинскую в этот спектакль, композитора Дриго срочно обязали написать новую музыкальную партию, а великому балетмейстеру Петипа пришлось ставить для нее специальное па-де-де…
Понятно, такие выходки быстро создали Кшесинской соответственную репутацию. Она же, ничтоже сумняшеся, продолжала пользоваться своей «палочкой-выручалочкой» всякий раз, когда ущемлялось ее самолюбие. В конце концов, после скандала с нежеланием Кшесинской танцевать балет «Камарго» в костюме с утяжеляющими ее округлую фигуру подкладками-фижмами, когда Дирекция наказала строптивую приму символическим штрафом, а та снова обратилась к государю и он тут же этот приказ отменил, директор, князь Волконский, просто подал в отставку.
Случалось, Маля даже и не ждала, пока гром грянет, предпочитая опережать события. В день своих бенефисов артисты обычно получали так называемый «царский подарок» — соответственно полу и разряду — золотую или серебряную вещицу, типа портсигара (для мужчин) или кулона (для женщин). Готовясь достойно отметить свое первое десятилетие на Императорской сцене, Кшесинская заранее попросила через великого князя Сергея Михайловича, чтобы ее «царский подарок» не походил на все другие. И в результате получила прелестную брошь в виде бриллиантовой змейки, свернувшейся вокруг большого сапфира.
В придачу к подношению Сергей Михайлович (а он в одиночестве примы постарался заменить ей Ники с максимальной полнотой) рассказал Кшесинской, что государь вместе с императрицей лично выбрал для нее эту брошь и при этом заметил, что змея — символ мудрости.


Николай II любил символы — на следующий бенефис, по случаю 20-летия, Кшесинская получила от него бриллиантового орла в платиновой оправе, с подвешенным к нему розовым сапфиром, и тут же сделала своему Ники ответный подарок — украсив орлом сценический костюм, исполнила для него па-де-де в «Пахите».
Бенефис 13 февраля 1900 года, устроенный с неслыханным доселе размахом, стал этапным в судьбе Кшесинской — с этого момента начался ее роман с великим князем Андреем Владимировичем. И здесь не обошлось без мистики — на торжественном ужине посаженный за столом слева от примы князь Андрей случайно опрокинул на ее платье бокал с красным вином, в чем Маля увидела доброе предзнаменование. И точно — «С этого дня в мое сердце закралось сразу чувство, которого я давно не испытывала; это был уже не пустой флирт… мы все чаще и чаще стали встречаться, и наши чувства друг к другу скоро перешли в сильное взаимное влечение». Князю было 22 года, Маля же была старше его на 6 лет. Кшесинская опять начала вести дневник, заброшенный после прощания с Ники, что в ее глазах уравнивало по искренности и силе чувств два этих романа. Пик отношений пришелся на лето — князь Андрей служил в Красном Селе, его путь в северную столицу лежал через Стрельну, и дача Кшесинской была идеальным местом для встреч. Одну из которых, 22 июля, они потом стали ежегодно праздновать как день свадьбы (официально они поженились только в январе 1921 года).


В Питере приходилось блюсти конспирацию — тут Малечка опять могла себе позволить лишь «случайную» — безмолвную, мимолетную встречу на Невском, как бы невзначай покидая театр в момент проезда кортежа князя Андрея. Так же она не преодолела искуса попрощаться с любимым взглядом в день его отъезда с официальным визитом в Крым, чтобы через две недели встретиться за границей, в Беаррице и Париже. Другую счастливую осень, первого года нового века, они провели в Италии, опять же конспиративно встретившись в Венеции. Хотя хороша конспирация — за князем неотлучно следовал его адъютант (по словам Малечки, человек очень милый и симпатичный), каждый шаг сиятельной особы без особых церемоний отслеживала местная полиция, а при переезде в Ассизи их и вовсе сопровождал конный отряд карабинеров. В этой ситуации Кшесинской оставалось только одно — превращать неудобства напыщенного официоза в повод для шуток.

Следующий балетный сезон Кшесинская закончила раньше срока — и на 6-м месяце беременности она умудрялась танцевать, хотя в профиль ее изменившаяся фигура уже бросалась в глаза. Репетируя перед спектаклем в Эрмитажном театре Зимнего дворца, она постаралась тщательно обдумать каждый поворот, чтобы лицезревшая ее царская чета ничего не заметила. С середины февраля Кшесинская передала свои партии новым восходящим звездам Анне Павловой и Тамаре Карсавиной (прежде она, как подлинная прима, запрещала вводить в свои балеты других танцовщиц).
Кшесинская родила сына на своей даче в Стрельне 18 июня 1902 года. Роды было труднымы, с риском потерять и мать, и ребенка, но в итоге все закончилось благополучно. Едва придя в себя, Маля выдержала тяжелый разговор с князем Сергеем Михайловичем — тот знал, что не он отец младенца, но простил неверную, заверил ее в том, что отныне останется для нее верным другом. Конечно, Маля очень хотела назвать сына Николаем, однако ее упросили этого не делать, и мальчика окрестили Владимиром — в честь отца князя Андрея.
Проблема возникла и с отчеством — великая княгиня Мария Павловна была категорически против отношений сына с Кшесинской, поэтому Сергей Михайлович великодушно позволил дать младенцу свое отчество (до брака Матильды с князем Андреем их сын по документам именовался Владимиром Сергеевичем Красинским). В своих воспоминаниях Матильда Феликсовна написала, что в тот год впервые почувствовала себя по-настоящему счастливой: у нее был сын, любимый, пусть и «неформальный», муж. Помимо этого, она в полной мере ощутила заботу и участие в своей судьбе великокняжеской семьи, которая не забывала регулярно доносить до нее хоть и нечастые, но очень дорогие свидетельства того, что государь по-прежнему о ней помнит. Как бесценный дар приняла она его фотокарточку с подписью «Ники» (всем другим он подписывал свой лик «Николай»).
Уже через два месяца после родов Кшесинская вернула себя в рабочее состояние и станцевала в нескольких спектаклях. Но теперь Матильду одолевали иные заботы: она демонстративно охладела к театру (сведя до минимума участие в репертуаре и выбирая лишь самые выгодные зарубежные гастроли) и принялась строить собственный, понастоящему семейный дом.

Кшесинская с юности любила привлекать к себе внимание — на занятия в училище ездила в маленьком шарабане, запряженном крошечными пони, с восторгом ловя любопытные взгляды прохожих. И затеяв строительство нового дома на Большой Дворянской, непременно желала, чтобы он стал самым-самым. План жилища она заказала модному архитектору фон Гогену, всю мебель — крупнейшему фабриканту Мельцеру, бронзу — от люстр до шпингалетов, а также ковры, материю для обивки мебели и стен — самым стильным салонам в Париже. Заложенный весной 1906-го особняк был готов меньше чем за два года. Отметив новоселье, Матильда Феликсовна постаралась, чтобы о ее доме говорил весь город — только что экскурсии к себе не водила. Особо же Кшесинская гордилась двумя гардеробными комнатами: в одной хоть и с трудом, но разместились ее многочисленные наряды, а в другой — театральные костюмы и аксессуары (теперь ей достаточно было написать посыльному номер шкафа, чтобы любой наряд без проволочек был доставлен туда, куда требовалось).
Для гостей-мужчин был предусмотрен замечательный винный погреб (о пополнении запасов заботился князь Андрей), где устраивались шумные пиршества по торжественным случаям. Публике попроще — простым горожанам, любующимся буржуазным роскошеством сквозь ажурную ограду, — тоже предлагалось своеобразное зрелище: на газоне постоянно гуляли свинья, фоксик Джиби и козочка, выступавшая с Малей в «Эсмеральде» (корову, предназначенную давать свежее молоко для хозяйского сына, щипать элитную траву во двор не выпускали).


Сооружением особняка в Петербурге Кшесинская не ограничилась — на даче в Стрельне построила отдельный дом для сына, куда великокняжеский отпрыск с удовольствием ездил на собственном автомобильчике, а перед самой революцией князь Андрей купил на ее имя виллу за 180 тыс. франков на южном побережье Франции. Это последнее приобретение в Кап д’Ай, названное по зеркальному написанию имени хозяйки — Алам, в свете грядущих событий оказалось весьма кстати…


В своем знаменитом Дворце Кшесинской хозяйка наслаждалась покоем ровно 10 лет. В феврале 1917-го она в одночасье потеряла и городской особняк, и загородное поместье (аукнулась греховная связь с отрекшимся от престола государем). Поначалу она пыталась бороться — заручившись словом Керенского, подала в суд на Петроградский комитет большевиков и в мае эту тяжбу выиграла. Однажды посетив свой дом, увидела гуляющую по саду г-жу Коллонтай в горностаевом пальто экс-хозяйки, а вторично придя с ордером на выселение оккупантов — нашла там уже полный разгром. «Великий октябрь» окончательно убил надежду Матильды Феликсовны на возвращение кровного имущества.
Поразительно, что Кшесинская (как, впрочем, и все царское семейство), будучи осведомленной о положении в стране гораздо больше других, надвигавшуюся революционную грозу заметила слишком поздно. Хоть и старалась делать вид, что живет интересами государства. Когда началась война, открыла собственный лазарет на 30 коек для раненых солдат, два года щедро его содержала, даже на театр военных действий съездила. Убийство Распутина восприняла как чудовищное преступление перед царской семьей. Отречение государя просто не умещалось в ее голове: как такое допустил верноподданный народ? А революционные массы заметила только в момент, когда шальные пули в ее зимнем саду побили стекла…

Дача Кшесинской в Кисловодске

Лишившись крыши над головой и всего нажитого добра, почти полгода Кшесинская с сыном ютилась по чужим углам друзей и поклонников, пока наконец решилась уехать на юг, надеясь хотя бы там укрыться от всяких потрясений. В Кисловодске их ждал князь Андрей (раньше перебравшийся туда с матерью и братом), там же оказалось и множество петербургских знакомых. Потом вместе с Добровольческой армией, которая то наступала, то сдавала большевикам завоеванные позиции, Кшесинская с потоком беженцев попала в Тамбиевский аул, добралась до Балтапашинска и осенью 1918-го наконец осела в Анапе.
Во время этих мытарств Матильда Феликсовна узнала о гибели великого князя Сергея Михайловича и с тех пор винила в его смерти себя — он слишком задержался в Питере, хлопоча об имуществе Кшесинской, был увезен большевиками в Алапаевск и там расстрелян вместе с другими членами царской семьи. Месяц спустя разлетелась весть о расстреле всей семьи Николая II. А через два года, уже в эмиграции, князь Андрей встретился со следователем Соколовым, которому адмирал Колчак поручил провести следствие о гибели семьи государя в Екатеринбурге и убийстве членов царской семьи в Алапаевске. И Матильде передали найденный на останках князя Сергея Михайловича золотой медальон с ее фотографией. А в смерть Ники, поскольку никаких верных доказательств тому не было, Кшесинская и через много лет не хотела верить…

В Крыму Матильда Феликсовна с сыном Володей трудно, но вполне сносно прожила до конца зимы 1920 года. За это время князь Андрей сделал все возможное для примирения матери с «неформальной» женой и организовал их отъезд в эмиграцию — без обычной транзитной задержки в Константинополе, сразу до Венеции, а там уж — на собственную французскую виллу Алам.
Оказавшись в свободной стране, Кшесинская первым делом утвердила свое социальное положение: в январе 21-го она и князь Андрей венчались в Каннах в русской православной церкви. Оттуда сразу же поехали к великому князю Кириллу Владимировичу и великой княгине Виктории Федоровне, которые теперь приняли Матильду Феликсовну как «законную» жену князя Андрея, а Володю как их «законнорожденного» сына. Вскоре канцелярия главы Императорского Дома выдала Кшесинской документ о даровании ей титула и фамилии княгини Красинской.

Между тем жить княжеской семье в эмиграции было не на что. На первое время эту проблему удалось разрешить, заложив капдайскую виллу, но вырученные деньги быстро кончились. И Матильда Феликсовна пришла к мысли, что ей нужно открыть свою балетную школу. Имя Кшесинской в Европе еще помнили — в свое время ей рукоплескали Будапешт, Рим, Париж, Вена… Она не ошиблась в своих расчетах: дав первый урок в студии в апреле 1929 года, через несколько лет Кшесинская принимала уже сотню учеников. Весьма помогли развитию ее балетного класса другие мастера русской сцены, оказавшиеся за границей: Тамара Карсавина, Анна Павлова, Серж Лифарь, Михаил Фокин и многие другие. Впрочем, и самой Матильде Феликсовне энергии было не занимать — решив в 1936 году официально попрощаться со сценой, Кшесинская выбрала для этой цели лондонский Ковент-Гарден и так раззадорила холодную английскую публику, что та вызывала 64-летнюю приму 18 раз!
Вторую мировую войну Кшесинская с мужем и сыном пережила во Франции без особых невзгод (число учеников в школе, конечно, сильно сократилось, однако на скромное существование хватало). Сильно поволновались лишь однажды, когда гестапо арестовало Владимира: он входил в кружок русских масонов, а для фашистов любая организация представляла потенциальную опасность. Кого-то из взятых по этому делу расстреляли, но молодой князь не пострадал, и Матильда Феликсовна считала это провидением свыше: в лагере номер Владимира был «119» — ровно 119 дней сына в заключении и продержали…
Овдовела Кшесинская в 1956 году — Андрей Владимирович скоропостижно умер на руках жены и сына. Похоронили его в форме лейб-гвардии конной артиллерии, в которой великий князь служил в России. «С кончиною Андрея кончилась сказка, какой была моя жизнь», — написала Кшесинская в своей книге. Но интерес к жизни Матильда Феликсовна сохранила на все оставшиеся ей после ухода мужа полтора десятка лет.
В 1935-м, упорядочивая заключенные после 1917 года морганатические браки, супругам монарших особ и их детям разрешено было носить титул и фамилию светлейших князей Романовских, к которым надлежало добавить вторую фамилию по собственному выбору. Об этих тонкостях мало кто был осведомлен, и когда в 1960 году в Париже и Лондоне на французском и английском языках одновременно вышли воспоминания Кшесинской, а на обложках книг было написано «Светлейшая княгиня Мария Красинская — Романовская», это породило массу кривотолков. Оригинал книги на русском языке Матильда Феликсовна послала диппочтой на адрес директора музея П.И. Чайковского, который послания почему-то не получил, а через год после смерти балерины ее рукопись вдруг обнаружилась…в Ленинской библиотеке, в отделе под удачливым для Кшесинской номером «13». А издана она в России была лишь 20 лет спустя, в 1992 году.
Когда за границей были изданы дневники Николая II, Матильда Феликсовна прочитала их со слезами на глазах: многие строки, кратко записанные ее Ники, — и в бытность наследником, и на троне были понятны только ей одной…

Она сама села за воспоминания в начале 1950-х. Память Кшесинской, несмотря на возраст, была отменной. Могла, конечно, ошибиться — написала, например, что за окончание балетного училища ее наградили Полным собранием сочинений Лермонтова, а на самом деле это был увесистый однотомник Тургенева. Но в других мелочах была предельно точна — реестр подаренных ей государем, великими князьями и прочими вельможными воздыхателями ювелирных изделий и драгоценностей поражает воображение (только раритетов от Фаберже хватило бы на роскошную музейную экспозицию).

Впрочем, алчной ее вряд ли можно назвать — с 14 лет Маля хранила в банке со спиртом цветок, подаренный ей великой танцовщицей Вирджинией Цукки, и о том, что его пришлось оставить в революционной России, скорбела едва ли не больше, чем о всех потерянных сокровищах. Как принято в воспоминаниях, походя поквиталась с недоброжелателями, что-то приукрасила. Не удержалась и от оценок, которые задним числом делать всегда беспроигрышно. Например, о любимом своем Ники высказалась без обиняков: «Для меня было ясно, что у Наследника не было чего-то, что нужно, чтобы царствовать.
Нельзя сказать, что он был бесхарактерен. Нет, у него был характер, но не было чего-то, чтобы заставить других подчиниться своей воле. Первый его импульс был всегда правильным, но он не умел настаивать на своем и очень часто уступал. Я не раз ему говорила, что он не сделан ни для царствования, ни для той роли, которую волею судеб он должен будет играть. Но никогда, конечно, я не убеждала его отказаться от Престола…»
Вообще книжка воспоминаний прославленной балерины получилась увлекательная, отмеченная высоким литературным даром.

Последний раз она танцевала в 1936 году в возрасте 64-х лет. На сцене лондонского Ковент-Гарден Матильда Кшесинская в сарафане, расшитом серебряными нитями, и в жемчужном кокошнике легко и безукоризненно исполнила свой легендарный номер — «Русскую» на мотивы народной песни «Ой, полным-полна коробушка». Ее вызывали на бис 18 раз, что для сдержанной английской публики было немыслимо! Вся сцена и проходы к ней были завалены цветами.
Но жизнь великой балерины складывалась все более печально — один за другим уходили ее друзья и коллеги: Анна Павлова, Вера Трефилова, Вацлав Нижинский… 30 октября 1956 года ее настиг самый большой удар: умер великий князь Андрей Владимирович. «Словами не выразишь, — вспоминала Матильда Феликсовна, — что я пережила в этот момент. Убитая и потрясенная, я отказывалась верить, что не стало верного спутника моей жизни. С кончиной Андрея кончилась сказка, какой была моя жизнь».
Сама Матильда Кшесинская скончалась 6 декабря 1971 года на руках своего сына, не дожив всего лишь 9 месяцев до своего 100-летнего юбилея. Последний приют великая балерина нашла на парижском кладбище Сен-Женевьев-де-Буа. На ее надгробном камне надпись: «Светлейшая княгиня Мария Феликсовна Романовская-Красинская, заслуженная артистка императорских театров Кшесинская».

Комментариев нет:

Отправить комментарий